Был преодолен известный психологический барьер — прежде всего для самого Рейгана — в том смысле, что с советским руководством и „империей зла" можно все же вести прямые деловые переговоры и даже совместно искать пути решения тех или иных спорных проблем. Это закладывало определенный фундамент для дальнейшего продвижения советско-американских отношений, хотя и не упрощало все еще сложное состояние этих отношений.
В целом первую встречу Горбачева и Рейгана можно было считать успешной. Она не была еще стратегическим прорывом, но морально-политическую пользу, несомненно, принесла. Она проложила дорогу к последующим их встречам. Наблюдая за обоими лидерами, я сделал для себя вывод: они нашли нужную тональность в личном общении.
Когда мы возвращались домой, Горбачев сказал в самолете, что Рейган производит впечатление сложного и противоречивого человека, порой, видимо, искреннего (когда он защищал СОИ), а порой упорно повторяющего пропагандистские догмы. Но в личном плане с ним все же можно установить контакт. Он не безнадежен, как считают некоторые. С ним надо и дальше работать.
Сам Рейган, судя по высказыванию его ближайшего окружения, также позитивно оценивал нового советского лидера, который, по его мнению, существенно отличался от всех своих предшественников. Накануне второго обеда в Женеве с Горбачевым Рейган советовался со своими помощниками: не пора ли ему с Горбачевым называть друг друга по имени (Михаил и Рони), но осторожные помощники предложили немного подождать.
В Москве результаты встречи в Женеве были обсуждены на специальном заседании Политбюро. Горбачев с видимым удовлетворением изложил свои переговоры с Рейганом и свои личные впечатления о нем (как никак эта была вообще первая встреча с известным „антисоветским" президентом США за последние пять лет). После обсуждения доклада Политбюро отметило позитивное значение этой встречи и приняло решение продолжить усилия по развитию наших отношений с президентом Рейганом с целью достижения з дальнейшем конкретных договоренностей с США.
У Горбачева в тот момент не было целостной внешнеполитической программы или конкретной разработки отношений с США в вопросах
безопасности. Главное — Женева позволила взять курс на практическое взаимодействие с Рейганом, что привело в дальнейшем к изменениям в советско-американских отношениях. Важным было и обоюдное понимание после первой встречи, что нельзя позволять „духу Женевы" испариться и что надо что-то делать и дальше.
После встречи в Женеве. Обсуждается вопрос о новой встрече
3 декабря посол Хартман передал в МИД личное письмо Рейгана Горбачеву. Все письмо было написано президентом от руки, как бы подчеркивая его особую доверительность.
„Теперь, когда мы оба вернулись домой, — говорилось в начале письма, — и думаем о том, как вывести наши страны на путь более конструктивных отношений, мне захотелось сразу же поделиться с Вами своими первыми мыслями о наших беседах. Несколько мыслей мне хотелось бы передать Вам в сугубо личном и частном порядке.
Во-первых, хочу сказать, что наши беседы, по моему мнению, были очень ценными. Мы договорились беседовать откровенно, так и поступили. Благодаря такому откровенному обмену мнениями, я лучше понимаю Ваши взгляды. Безусловно, по очень многим вопросам у нас разногласия, и очень серьезные. Но если я Вас правильно понимаю, Вы также намерены принять меры, направленные на обеспечение мирных взаимоотношений между нашими странами. Если это так, то по этому вопросу у нас полное согласие, а это, в конце концов, самый важный из всех вопросов".
Что касается упомянутых им „существенных разногласий", то Рейган остановился на „двух из ключевых вопросов". Как бы продолжая дискуссию в Женеве, президент вновь приводил свои аргументы в пользу стратегической обороны и ее связи с сокращением наступательных ядерных вооружений.
Другим ключевым вопросом Рейган назвал региональные конфликты. „США не считают, что СССР виновен во всем зле в мире. Мы считаем, однако, что Ваша страна использует и углубляет местную напряженность и конфликты путем придания им вооруженного характера. Хотя обе наши страны будут, безусловно, и дальше поддерживать своих друзей, мы должны найти способ делать это без применения оружия".
В заключение президент нашел приватные беседы с Горбачевым в Женеве особенно полезными. „У нас есть советники и помощники, но ведь, в конечном счете, ответственность за сохранение мира и расширение сотрудничества лежит на нас. Наши народы ожидают от нас руководства, и никто, кроме нас, не может его дать".
В этом письме Рейган официально приглашал Горбачева нанести визит в США во второй половине 1986 года.
Тем временем мы с Шульцем обсудили итоги встречи на высшем уровне. Госсекретарь был в хорошем настроении. Говорил он необычно раскованно. Сообщил об их общей позитивной оценке этой встречи и о неплохих перспективах дальнейшего развития советско-американских отношений.
Шульц высказал сугубо неофициально свою личную точку зрения насчет того, что Рейган прошел, фигурально говоря, через своеобразный „процесс просвещения".
Если раньше, продолжал Шульц, президент Рейган воспринимал почти все заявления советских лидеров как сугубо пропагандистские и даже призванные порой лишь ввести в заблуждение Запад, то теперь — после личных бесед с Горбачевым — президент стал признавать, что у советского руководителя могут быть и есть свои собственные убеждения. Для Рейгана такое признание, заметил Шульц, немалый шаг вперед.
Весьма полезно было также, что в течение почти пяти часов, когда они беседовали наедине, президент выслушал из „первоисточника" красноречивое объяснение советских мотивов и намерений, и, хотя во многом он остался не согласен, Рейган фактически стал признавать право на существование других точек зрения, а не просто отмахиваться от них, как он часто делал в прошлом.
Одним из полезных уроков Женевы для Рейгана, сказал далее госсекретарь, было то, что он убедился в целесообразности и необходимости заблаговременной подготовки совместного итогового документа советско-американской встречи.
Далее разговор зашел о Пойндекстере, новом помощнике президента по национальной безопасности, который заменил на этом посту Макфарлейна. Шульц дал ему хорошую, хотя и своеобразную характеристику. Пойндекстер основательно знает военные вопросы, неплохо разбирается в разных кризисных ситуациях. Его главная отличительная черта: исключительная точность материалов предлагаемых президенту без привнесения в них своей точки зрения. В этом смысле Шульц был уверен, что все его бумаги, адресованные президенту, будут теперь излагаться так, как они есть, без „посторонних фантазий" или сбивающих президента „побочных мнений" (чувствовалось, что Шульц немало натерпелся на этот счет).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
